Почему они возвращаются

Уехали от войны — вернулись в «Яндекс.Лавку». Почему люди, которые против войны, Путина, диктатуры и «разговоров о важном», — возвращаются в Россию? Истории тех, кто уехал и неплохо устроился на новом месте, но всё же решил вернуться в страну, где ничего не изменилось.

Никто точно не знает, сколько людей на самом деле уехало из России после начала войны. И сколько из них потом вернулись. В среднем все более-менее сходятся на числе уехавших — 800-900 тысяч человек. А вот с вернувшимися — до сих пор нет никакой ясности. Их может быть как 8-10%, согласно исследованию Института прикладных экономических исследований РАНХиГС, так и больше 50% по скромным подсчётам Путина.

Впрочем исследование проекта OutRush говорит, что в Россию вернулись 16% эмигрантов, однако около 80% из них снова уехали. Большинство из уехавших просто не знает, уехали они навсегда или на время, а если вернулись — то в каком статусе? Кажется, что долговременных планов в современном мире не строит уже никто. Российские эмигранты зависли в ослепительном нигде.

Тоска по дому

Принято считать, что люди возвращаются из эмиграции в основном по экономическим причинам, «проев все свои деньги и поняв, что они не нужны нигде в мире». Мы поговорили с россиянами, которые недавно вернулись в Россию, — и всё оказалось несколько сложнее. Например, Маша с мужем — высококвалифицированные программисты с хорошим образованием и свободным английским. Последние двадцать лет они работали в известных международных корпорациях и получали те самые «легендарные айтишные зарплаты». Внешне их переезд выглядел максимально комфортно: сразу после начала войны их компании предложили сотрудникам релоцироваться, дали список стран на выбор, оплатили дорогу и сопутствующие расходы, а также взяли на себя почти всю бюрократию.

Семья уехала из своей московской квартиры на машине — так можно было взять больше вещей и сразу иметь транспорт. В новой стране они оформились на работу, получили документы, сняли квартиру, отдали ребенка в частную школу. Всё как положено.

Маша говорит, что Сербия — прекрасная страна, с красивой природой, вкусной едой и доброжелательными людьми. Язык похож на русский, английский знают почти все. Но чужой язык — всё равно не родной и «общих чебурашек» у них с сербами не наблюдалось. Даже с отличным рабочим английским она чувствовала, что её речь беднее, чем раньше: не могла свободно шутить и общаться на глубокие темы. Адаптация превратилась для женщины в непрерывный стресс.

К тому же Маша никогда раньше не жила в съёмных квартирах, что было психологически тяжело. Двух отличных программистских зарплат вполне хватало на жизнь, но после оплаты аренды и школы денег оставалось непривычно впритык, и это тоже вызывало беспокойство и дискомфорт. Свою квартиру в Москве пара не сдавала — ужасала сама мысль, что там может жить кто-то чужой.

«Сфера услуг — как в России в начале 2000-х. Нет доставки, нет удобных приложений, ждать мастера — неделями. Это не критично, но всё вместе накапливается».

Отдельно Маша переживала за образование сына. После сильной московской гимназии в сербской школе мальчику было скучно: учиться он мог «одной левой», ничего не делал и при этом получал хорошие оценки. Маша прямо видела, как он деградирует.

«Я пыталась с собой договориться, убедить, что все это преодолимо. И действительно — если бы я хотела жить в Сербии, всё это можно было бы решить. Но я не хотела. Для меня это было временное выживание, а не жизнь».

В итоге Маша поняла, что она не справляется. «Не то чтобы я каждое утро просыпалась с желанием срочно выйти из окна, но до этого оставалось немного». Однако её муж очень боялся возвращаться в Москву, на него гораздо больше влияли рассказы других людей о ситуации в России.

«Например, кто-то рассказал, что в их школе детям предложили плести маскировочные сети для „наших бойцов“. Эта новость моментально облетела всех знакомых и трансформировалась в то, что все дети во всех школах с первого по одиннадцатый класс на всех уроках от физкультуры до математики только и делают, что плетут сети для фронта».

По словам Маши, от этих рассказов её муж очень «накручивался».

«У него реально было ощущение, что в Москве люди с песьими головами по улицам ходят и находиться там сейчас совершенно невозможно. Поэтому я ему предложила просто съездить туда на пару недель и посмотреть. Может, он прав и там всё полностью изменилось — тогда мне надо будет интенсивнее смиряться с той действительностью, в которой я живу. А может оказаться, что я права и ничего не изменилось, — тогда мы будем на следующее лето планировать возвращение домой. Мы съездили в Москву, обнаружили, что магазины работают, товары в них есть, кафе открыты, дети учатся в школе. И что с бытовой точки зрения жизнь вообще никак не изменилась и нет никаких оснований считать, что внезапно изменится».

На все оставшиеся после поездки в Россию сомнения мужа Маша убедительно говорила, что жена в здравом уме и трезвой памяти — это отдельная ценность и таковая может быть доступна ему только в Москве.

Перед возвращением семья предварительно съездила в Израиль, чтобы оформить израильское гражданство — просто на всякий случай. Сейчас они живут в своей любимой квартире, сын пошел в старую школу: после двух лет безделья ему было сложно втянуться обратно в учебу, но он справился и даже завёл новых друзей. «Разговоров о важном» Маша не боится: «Есть школы с безумно ретивыми директорами, которые что-то такое творят».

По словам Маши, если родитель не хочет, чтобы ребёнок ходил на «разговоры о важном», способ всегда найдётся: будильник вдруг сломался, ключ от двери потерялся, автобус задержался. Ну что поделаешь, не везет с обстоятельствами.

«Когда на собрании родители спросили классного руководителя о „разговорах о важном“, тот ответил, что ему, конечно же, всегда есть о чём поговорить с детьми о важном. Например, про их прекрасно написанную контрольную или эссе. Нужно ли спорить с тем, что в сильной гимназии это очень важно?»

У ребёнка Маши «разговор о важном» в расписании значится, но самого урока не было ни разу. Директор придерживается старомодной идеи, что школа — это про знания и воспитание приличных людей, а не про политинформацию. Учителям, вне зависимости от их личных убеждений, настоятельно советуют эти убеждения при себе и держать. Конечно, есть школы, где всё хуже: если директор любит Путина, дети это почувствуют быстро. Но как справедливо замечает Маша: «Крепостное право у нас давно отменили, и если школа ребёнка не устраивает, её вообще-то можно и поменять».

Маша говорит, что это ощущение «я дома» не заменить ничем, это её город, она тут даже с курьерами готова обниматься. Она заметила, что люди стали гораздо меньше обсуждать политику в кафе или общественном транспорте, но не видит в этом ничего ограничивающего её свободу. Ведь это актуально для любой страны мира:* «Далеко не любые взгляды, которые у человека есть, будет вежливо и прилично озвучивать в публичном пространстве».* Тому же она учит и пятнадцатилетнего сына.

«Мы всегда старались донести до ребёнка, что замечательно иметь своё мнение, это хорошо и правильно. И мы отвечаем ему на всякие там дурацкие вопросы и про войну в Украине, и про войну на Ближнем Востоке, и про выборы, и про всё остальное ему интересное. При этом мы без связи с российской политикой всегда говорили ему, что по всяким острым вопросам не надо свое ценное мнение рассказывать кому попало. Это как ненормативная лексика. Все люди знают эти слова и все в определенных ситуациях ругаются матом, так что я не могу навсегда запретить ребёнку это делать. Но я могу ему сказать, что в каком-то обществе это уместно, а в каком-то нет. И умный взрослый человек умеет это учитывать. Если ты пока такого не умеешь и не понимаешь, где можно, а где нельзя, то помолчи — за умного сойдёшь».

Когда закончится война — Маша не знает. Очень хочет, чтобы скорее. Чтобы не умирали люди, чтобы закончилась «эта бессмыслица». Она надеется, что это случится до конца 2025 года. И что санкции снимут, и компании вернутся. Отношения с Украиной, она уверена, не восстановятся при нашей жизни. «Слишком много боли».

«Я нашла работу — не мечты, но нормальную. Муж восстановился на старом месте. Живём, работаем, я каждый день просыпаюсь в своей квартире и не верю в это счастье».

Потеря работы

Муж Анны хотел уехать из России ещё давно: читал новости и очень боялся, что дальше будет хуже и что «страна движется к тоталитаризму». Но девушка всегда смотрела на будущее с оптимизмом.

«В феврале, на мой день рождения, мне позвонил дядя из Севастополя, поздравил и сказал, что утром они уезжают в Турцию, потому что начнётся война. Мы напряглись, но решили, что это бред, и забыли об этом. А когда всё случилось, первая мысль была — что делать с работой мужа. Он работал на Испанию, все счета в евро, всё должно было закрыться. Решили, что надо срочно ехать делать иностранную карточку, чтобы получать зарплату».

Выбрали Казахстан — муж Анны родом оттуда, там жила его мама и брат, было хоть какое-то подспорье. Планировали съездить, сделать карту, показать внучку бабушке и к сентябрю вернуться домой. Пока ехали, мужу позвонили из Испании: фабрика, с которой он работал последние двадцать лет, прекращает сотрудничество с Россией. Без работы нужды в карточке уже не было, но в Казахстан всё равно поехали, надо было понять, что делать дальше.

Анна думает, что история с карточкой — это была версия для неё. Муж просто понимал, что в России всё станет гораздо хуже. Впрочем, и девушка тоже что-то почувствовала: во всяком случае она взяла с собой в дорогу их кошку и собаку. И была права: в сентябре они не вернулись.

Пара постоянно спорила о возвращении, и однажды даже дошло до сбора чемоданов и покупки билетов в Питер. Но в день, когда они должны были вернуться, началась мобилизация. И они снова никуда не поехали. Зато к ним приехал брат Анны с женой — парню пришла повестка. Сначала все вместе жили в двушке: пятеро взрослых, ребёнок, кошка и две собаки.

После объявления о мобилизации девушка сразу написала в своем Инстаграме, что готова помочь всем, кто едет в Казахстан, с регистрацией, жильём и информацией. К ней обратились 12 человек: восемь доехали до границы, пропустили пятерых, а остальных развернули обратно.

Анна, косметолог по профессии, быстро наладила небольшой бизнес, который кормил семью всё это время: она поставляла своим бывшим клиентам в Питер люксовую косметику и одежду, которая стала недоступна в России. Муж тоже изо всех сил пытался «сбить из молока масло». Он всю жизнь занимался поставками элитной плитки, так что когда испанские заводы полностью прекратили торговлю с Россией, он попытался наладить контакты с китайскими фабриками и даже начал учить китайский, сотрудничал с узбекской фабрикой. Супруги хорошо зарабатывали, переехали в большой дом, расслабились. Анна перевезла вещи из Питера, всё уютно обустроила.

А потом мужа сократили — российские потребители не очень хотели покупать узбекскую плитку, и новую работу он найти не смог. В том же году умерла мама мужа и его брат. Анна с мужем забрали их собаку, ответственности стало больше. На скромную жизнь хватало и заработков Анны, но девушка восприняла это как знак — это не их место и не их дом. Она уговорила мужа поехать в Питер на Новый год и там он, который раньше категорически не хотел возвращаться, вдруг сказал: «Мне хорошо здесь». Тогда она поняла — это серьёзно.

Сейчас семья пакует чемоданы и активно путешествует по Казахстану — хотят увидеть как можно больше красоты до отъезда. Первое, что они планируют сделать после возвращения, — это ремонт в своей квартире. Ещё семья планирует взять семейную ипотеку, пока есть такая возможность. Больше всего Анну поражает, что за то время, когда они прожили целую огромную жизнь вне России, там совершенно ничего не изменилось.

Развод

Владелица языковой школы Виктория прожила в Израиле больше двадцати лет и всё равно решила вернуться вместе с сыновьями 7 и 13 лет. Она совершенно не согласна с Анной: её поражает, насколько всё вокруг изменилось.

«Когда я вернулась в Питер, у меня был этап влюблённости в город: центр очень преобразился. Рядом с нами Новая Голландия — раньше была заброшенная, а сейчас — зона отдыха, каток. Первые пару месяцев я только ходила и восхищалась. Потом всё стало привычнее. Но в бытовом плане — ух, как тут удобно! „Яндекс.Лавка“, такси, доставки. Это прям был эффект „тыквенного латте наоборот“. Бюрократию я потихоньку разгребаю. „Госуслуги“ освоила. Юридические моменты — тоже. Не скажу, что люблю, но справляюсь. Про людей говорят — хмурые. А у меня, когда я в ресурсе, все улыбаются. Даже таксисты. Серьёзно. Если я в хорошем состоянии — всё идёт хорошо».

О возвращении в Россию Виктория задумалась после тяжёлого развода: муж оставил её с двумя сыновьями и огромными игровыми долгами, которые он заработал во время их брака. Без алиментов и помощи. У девушки была вполне успешная языковая школа, друзья, налаженная жизнь — но она говорит, что однажды оглянулась и поняла, что совершенно несчастна. Виктория много работала, чтобы содержать детей, снимать квартиру и выплачивать долги. Она рассказала, что устала быть одна и без помощи.

А в Питере девушку ждали родители и большая поддерживающая семья и квартира в центре города. И совсем рядом с домом — хорошая школа, которую закончила сама Виктория — она была там первой медалисткой и её хорошо помнят. Сейчас её мама там работает завучем. Бабушка с дедушкой сказали, что скучают по внукам и готовы помогать с уроками и возить их на кружки.

К российской школе старшему сыну Виктории было тяжело привыкнуть. Поначалу его даже буллили, несмотря на то что он прекрасно говорил по-русски. Но потом всё нормализовалось, и подросток признался маме, что более строгие местные порядки ему даже больше нравятся: не потому что он любит учиться, а потому что его здесь заставляют, ведь он умный, но ленивый. Она даже уже выбрал инженерный вуз, куда собирается поступать после школы.

Политических конфликтов у Виктории ни с кем не было. В семье у них есть разные взгляды: один из её братьев за Украину, а папа — за Путина. Но девушка говорит, что умеет «держать поле без конфликта». В группах, где она преподаёт иврит, часто одновременно учатся россияне и украинцы. И никогда не было ни одного конфликта.

«Я всех принимаю, у меня круг думающих, интеллектуальных людей. Мы можем говорить спокойно: я не пытаюсь кого-то переубедить, не иду в конфронтацию».

Виктория уверена, что всё в этом мире держится на любви и что если заходишь в любую страну с добром — там будет гармония. А если с агрессией — будет война. Это тяжёлый труд — быть добрым, говорит она. Но оно того стоит.

Девушка сейчас занимается духовными практиками и уже несколько раз слышала в разных астрологических прогнозах, что сейчас будет период, когда очень много людей вернутся в Россию из разных стран. И что к тридцатому году у России будет резкий взлет, несмотря на все санкции и войну. Израилю эти прогнозы не обещают ничего хорошего на ближайшие много лет.

Разочарование

Наталья прожила в Израиле десять лет: познакомилась в интернете со своим будущим мужем, влюбилась и переехала к нему. Ей там было очень хорошо.

«Израиль мне очень нравится — мне кажется, даже больше, чем многим коренным израильтянам. Люди, климат, социальные условия — мне всё подходило! Я работала, вела бизнес, стала полноценной частью общества. И только тогда у меня появились вопросы. Очень похожие на те, что у меня были в России».

Муж Натальи приехал в страну совсем маленьким, и большую часть последнего года он провёл в Газе, в боевых войсках. В один из его отъездов во время ракетного обстрела девушка потеряла ребёнка: беременность, о которой они мечтали много лет. Она уверена, что это произошло из-за постоянного стресса, в котором вся страна жила все последние месяцы.

В Наталье было очень много любви к Израилю, и она отказывалась видеть то, на что указывал ей муж. Он говорил, что служит, видит всё изнутри и понимает, как могло произойти 7 октября: он уверен, что людей предало их правительство, кто-то на самом верху. И примерно такие же настроения были у всех их друзей и знакомых.

«Встречаемся с его сослуживцами или однокурсниками, а они говорят: „Ой, мы там в Чехию съездили, мы в Черногорию съездили“... И вскоре выясняется, что они не просто ездили, а покупали жильё там, на всякий случай».

Наталья видела, что буквально у всех израильтян вокруг них есть какой-то запасной аэродром, план Б: все покупали квартиры за границей или вспоминали о давно умерших венгерских дедушках, которые позволят им получить гражданство Евросоюза.

Девушка говорит, что пропаганда в Израиле работает не хуже, чем в России. Иногда — даже лучше. И вообще всё в стране стало очень похоже на то, что происходит в России.

«Демократия в Израиле — это уже не то, что было раньше. Всё делается без нас, хотим мы этого или нет. Я решила, что если везде меня обманывают, то я хотя бы могу делиться своей любовью и заниматься любимым делом. И в России, мне кажется, это нужнее. В Израиле люди очень поддерживают друг друга, они не дадут тебе плакать на улице. А здесь в Москве люди обозленные, у них опора ушла — даже искусство стало чем-то удобным, ограниченным. Но простым людям очень нужна поддержка: то, что я делаю, — музыка, пение — сейчас очень нужно».

Родители мужа не возражали против переезда — у их сына тоже творческая специальность и они думали, что в России у него гораздо больше возможностей для развития и заработка. У него нет российского гражданства, поэтому сейчас ребята собирают документы, чтобы получить разрешение на работу.

Вчера к Наталье на улице подошёл подвыпивший мужчина, показал удостоверение и попросил денег: «Я военный, помоги мне билет купить в Белгород, мой друг потом все тебе вернёт». Девушка ему почему-то поверила, и пока они шли к банкомату, он рассказал ей про жену, про двоих детей, к которым он сейчас едет в отпуск, про то, что «прибухнул» по дороге, потерял карту и теперь не может доехать до дома.

Как говорит Наталья, он выглядел «до странности нормальным», поэтому на прощание она спросила у него: «Когда закончится эта война?» Он ответил, что никогда, пока это кому-то выгодно.

И тут пришла смска — его друг правда вернул ей снятые с карты деньги.